Живая вечность
См. историю изображения Иисуса. Рассказ Евангелия о Нафанаиле, приуроченный к празднику Торжества Православия как торжества иконопочитания. Об извращении И.
Иконоборцы суть все, кто плюёт на лицо или в душу ближнего. (Любопытно отметить, что "на лицо" и "в душу" напоминает о различии между "на Украине" и "в Украине", "на Руси" и "в России"). Иконоборчество плюёт на ближнего (икона для иконоборца представляет именно ближнего, а не Высшего), дабы приблизить ближнего к святости. Разумеется, большинство людей, глаголющих о себе как об иконопочитателях, является иконоборцами, поскольку они, лобызая честные иконы, ближних своих оплёвывают. Иконопочитание же знает, что плюющий другого не приближает ни к чему, а себя силою инерции
отодвигает дальше от Христа, подобно тому, как кальмары или каракатицы, выбрасывающие воду из особых внутри себя мешком, движутся сами, но отнюдь не подвигают никого ни к чему.
Подлинное торжество православия заключается в сознании того, что иконы - не Бог. Икона - всего лишь раскрашенная доска, наподобие доски для серфинга, и она тоже создана для катания на прибое. Бог - вот Океан, для которого создана икона, и молитва перед иконой подобна катанию на доске по гребню волны. Торжество православия наступает не тогда, когда катающийся считает, что покорил океан или что он идёт по воде. Торжество иконопочитания как торжество серфингиста - после катания, после молитвы, когда человек подымается с колен, отходит от иконы и знает, что, покинув икону, не покинул Бога, а стал ближе к ближним. Да, теперь мы стоим на берегу, зажав доску под мышкой, но ведь мы созданы для жизни на этом берегу, и Бог наш не погнушался из Океана стать всего лишь Человеком-на-пляже. Мы торжествуем, мы - смогли, мы - удержались, мы - прокатились. Но ведь всего лишь по краешку, и лишь потому, что океан добрый и нежный, а не потому, что мы какие-то особо ловкие. И теперь, стоя на берегу с доской под мышкой, чемпион серфинга ничуть не лучше того, кто кататься на доске не умеет.
ИКОНЫ
В годы социализма один психолог изучал отношение детей к запретам. Большая комната была разделена меловой чертой на две половины, в одной были сложены игрушки - в другой совершенно ничего. Детей ввели в половину с игрушками, запретили заходить за черту и оставили одних (наблюдая, конечно, но незаметно для них). Всех, «естественно», неудержимо тянуло за черту, каждый находил свой способ нарушить запрет - кто-то просто торжественно переходил в запретную зону и там стоял, кто-то молнией перебегал туда и сразу же возвращался обратно, кто-то бросал туда мячик и делал вид, что идет не чтобы нарушить запрет, а чтобы забрать нечаянно укатившуюся игрушку. Именно это разнообразие человеческого подхода к запретному плоду интересовало психолога. Эксперимент был продолжен и на следующий день, с другими детьми - чтобы «набрать статистику» или, просто говоря, убедиться, что «несть человек, иже жив будет и не согрешит».
Ни один ребенок из группы следующего дня не перебежал за линию! Все послушно играли за чертой. Ученые не могли понять, в чем дело, как вдруг заметили, что в их отсутствие воспитатели повесили в комнате портрет Ленина, который то ли в химчистку отдавали, то ли отдавали в наем - но в первый день его не было. И чем бы потом ни заменяли портрет Ленина - портретом Брежнева, просто комсомольским плакатом (икон, правда, не пробовали, по идеологическим соображениям) - изображение социалистической святыни действовало однозначно. Но если бы эксперимент проводили сейчас и вешали иконы - они бы действовали так же сильно. Бог невидим - это единственная хоть сколько-нибудь (очень и очень мало!) значимая отговорка Адама перед лицом Божиим. Бог видим - и образ, икона Его одним своим присутствием удерживают нас от греха. Вот задача для психологов: в каких залах Третьяковской галереи тише всего ведут себя посетителя? не в тех ли, где висят иконы или «Явление Христа народу»?
Статья психолога об этом эксперименте, напечатанная сразу по горячим следам, заканчивалась рассказом о благотворном воздействии коммунистических образов на октябрят. Кончился социализм, и психолог опубликовал вторую, ранее запрещенную часть работы. Оказывается, дети, которых портрет удерживал от греха, не просто играли в разрешенной половине. Они чаще ссорились между собою, чем дети, которые были лишены образов и нарушали запрет, они громче кричали, они злее обзывались. В общем, энергия, не находившая себе выхода в переступлении за черту - в преступлении - становилась энергией разрушения, агрессии, злобы.
В истории Церкви такой энергии было более чем достаточно, причем часто она обращалась именно на иконы. Почти два века бушевали иконоборцы в Византии в первом тысячелетии, почти век бушевали протестанты в Западной Европе, уничтожая всевозможные религиозные изображения. В России в начале двадцатого века неизвестный похитил знаменитую чудотворную иконы Казанской Божией Матери и разрубил ее топором в щепу. А в конце того же века народ сносил памятники большевикам.
Иконоборчество начинается, когда кончается иконопочитание. Когда образ Божий только присутствует, но когда он не почитается. Энергия накапливается, не находя себе выхода в грехе, и в конце концов переполняет и крушит запруду, вышибает пробку. Появившаяся сразу после крушения большевизма секта богородичников призывала всю Россию обвешать иконами Божией Матери, заменить все большевистские образы - православными иконами, во всех красных уголках устроить часовни. Если бы это осуществилось - не приведи Господи - то грянул бы новый бунт, который бы уничтожил православный антураж, как уничтожал он антураж социалистический.
Человек стоит перед выбором: рвать запретный плод либо бить морду ближнему. На самом деле это не выбор, это выбор в кавычках, выбор фальшивый и сатанинский - ибо битье морды и есть запретный плод. «Запретный плод» - слишком мягкий знак греха, «битье морды» - слишком жесткий; недаром первый знак дал Господь, второй - человек. Выход из этого порочного круга, из ситуация лже-выбора - один. Икона не есть просто образ, просто символ, подобный портрету или плакату. Икона есть открытое окно, через которое не только мы смотрим на святое, но и святое смотрит на нас. Именно открытое окно, то есть мы можем переговариваться через нее, как переговариваемся через открытое окно. О, конечно, это окно находится не на первом этаже мироздания, в него не вскочишь. Нужно усилие, чтобы разговаривать с Богом через икону - чтобы молиться. Нужно потратить энергию. Но чтобы молиться без иконы нужно сил во много раз больше - а откуда они у нас. Для молитвы перед иконой вполне достаточно энергии, которую мы тратим на забеги через запретную черту или на ссоры с ближними. А главное: через это открытое окно не только нам легче докричаться до Бога, но и Ему - и Его святым, и Матери Богочеловека - легче обращаться к нам. Как заботливый муж, стоит Господь по ту сторону распахнутой в мир иконы и кричит нашей душе: родила ли она и каков плод наших усилий и потуг. А мы, измученные, перед иконой даем отчет в своем уповании и, даже если мы с Богом молчим, свежий воздух благодати через икону нас утешает и нас животворит.
Икона - не посредник между человеком и Богом, а часть откровения Бога о Себе; икону рисует человек, а человека рисует Бог.
«Икона Христова, на коей Он, как в зеркале, явно видится», Говоря это, св. Феодор Студит, скорее обмолвился, вовсе не хотел сказать, что это он, Феодор, отражается в иконе — но ведь именно это подсознательно стоит за иконопочитанием: вера в то, что каждый человек, исповедующий Христа, уподобляется Христу. Икона — зеркало, как это ни чрезвычайно это звучит. Феодор Студит. [Творения] / Добротолюбие. Том четвертый. М;, 1901. 2 изд. - репринт Париж, 1988. с. 443
В восемнадцатом веке шотландцы, отстаивая свою независимость от Англии, поддержали притязавшего на английскую корону мятежного принца Чарльза. И - проиграли. Англичане сурово подавили восстание и даже запретили под страхом тяжелого наказания хранить изображения принца. Но если завоеватели и узурпаторы боялись изображения законного властителя словно его самого, то шотландцы так же почитали эти изображения. С тех пор до наших дней сохранился в шотландском музее металлический поднос, на котором размазаны какие-то краске, словно на палитре: беспорядочно, не складываясь в изображение. Но достаточно поставить на поднос металлический стакан определенного размера и отполированный до зеркального блеска - и кривые мазки краски, отразившись в этом кривом зеркале, сложатся в абсолютно верное и красивое изображение принца Чарльза.
Так иконы, конечно, сами по себе не являются «адекватными», «точными» изображениями Божественного лика Христова. Они не являются и точными изображениями вполне земных лиц святых, они криво передают архитектурные линии и черты ландшафта. Неверующий человек рассматривает иконы в таком же недоумении, в каком английские полицейские рассматривали заляпанный краской поднос. Но вера в Христа вдруг позволяет увидеть все новыми глазами, «в истинном свете», восстанавливает пропорции. Это относится и к «словесной иконе» - догматам, ко всяким словам о Боге. Они неуклюжи и нелепы для не познавших Бога людей - и точны, драгоценны, кристально ясны для имеющих веру. Более того - здесь религия перестает быть драгоценностью в себе и становится даром для всего мира, ибо кто видит Лик Христов, тот видит в нем отражение - подлинные черты - всякого человеческого лица, тот видит в каждом человеческом лице икону Христа, драгоценный и великий Образ Божий. Разумеется, верующий человек с таким же благоговением будет обращаться с каждым человеком (вне зависимости от веры его и дел), с каким он будет обращаться с иконой, как бы неискусно она ни была написана, как бы ни была повреждена.
*
У глаз нет истории, история есть у взгляда - точнее, у вглядывания. Человек свободен видеть невидимое и не видеть видимое.
Прежде всего, это относится к другому: в нём можно увидеть Другого, а можно увидеть пустую и отвратительную
оболочку. Идолопоклонство есть формопоклонство, любовь к форме. Бог же призывает любить то, что внутри не формы
- не бесформенное, а сущностное, не враждебное (как может показаться неверующему или суеверному человеку), а
содержательно иное. Зло не обязательно призывает поклоняться форме - идолу. В современном мире, к примеру, мало
формального идолопоклонства. Язычество научилось обходиться без идолов. Однако, этого оказывается мало.
Христиане в современном мире кажутся идолопоклонниками - у них больше символов, образов, знаков, форм, чем
у неверующих или иноверующих. Опасность идолопоклонства христианство (к сожалению, не всегда - христианин) преодолевает
прорывом к Богу, а не запретом всякого поклонения. Любящему форму Бог предлагает полюбить и содержание - это
всегда призыв любить Иное и Иного, другого. Зло тоже предоставляет выбор: обожать форму либо ненавидеть форму.
Содержания для зла не существует, для него нет ни Бога, единого и единственного, как нет единственности ближнего.
*
К началу IV столетия относится античный сувенир для паломников к Мамврийскому дубу. Тут трое юношей сидят -
за столиком на трёх "козьих" ножках, над ними нависает дуб - причем на ветке висит клетка а внизу
маленькие колодец, Авраам, Сарра, кувшин и телец. Ангелы - с завитыми кудрями, абсолютно одинаковые. Перед ними
круглых три хлеба с традиционными для той эпохи надрезами, у каждого в левой руке чаша. Однако, жесты ангелов
различаются: левый указывает посохом на колодец, центральный юноша - на дерево, правый - на тельца. Изображение
вполне соответствует библейскому сюжету, но вот на обороте совершенно языческое изображение какой-то богини
на троне с надписью: "С радостью принимаю небесную".
Евсевий описал, как Константин приказал уничтожить идолов в Мамвре (ему нажаловалась теща) и создать тут исключительно
христианское святилище. Паломники-язычники особую роль придавали колодцу - бросали сюда монетки, ладан, еду.
На медальоне как раз и изображён колодец. Надпись гласит: "Да будут ангелы благосклонны ко мне" -
вполне языческого характера надпись, во всяком случае, по представлениям того времени (Бунге,
2003; и далее рассказ о разных образах "Ксенофилии" излагает наблюдения Бунге). В России XXI в.
такая надпись показалась бы вполне если не христианской, то "православной".
В V веке появляется изображение "Гостеприимства Авраамова" - фреска в катакомбах на римской Виа Латина:
тут Авраам сидит слева (по отношению к зрителю) под дубом, рядом с ним телец, а выше (как и в библейском рассказе
- "сверху над ним") три ангела - трое совершенно одинаковых юношей с вьющимися волосами. Авраам их
благословляет, они совершенно одним жестом благословляют его - двумя перстами.
В конце того же столетия в римской церкви Санта Мария Маджоре создаётся мозаичное изображение "Гостеприимства
Авраамова", соединяющее в себе обе сцены: вверху Авраам и три ангела, внизу те же три ангела сидят за столом,
а слева Авраам распоряжается пиром: велит Сарре подавать хлеба (три уже лежат перед ангелами, на них видны три
надреза), слуга же подает цельного бычка. Тут уже и верхние три ангела не одинаковы: средний выделен мандорлой
- светящимся овалом, который охватывает его словно мыльный пузырь. Жесты юношей за столом отличаются от жестов
на сувенире: левый юноша показывает на центрального, центральный на тельца, правый - на хлеб. На ангелах - нимбы.
Примерно в то же время создаётся мозаика в Равенне: слуги тут нет, Авраам протягивает тельца сам, три хлеба
на столе, чаш нет вообще, как и на предыдущей мозаике. Ангелы, сидящие по краям, указывают на хлеба, центральный
ангел и правый - благословляют. И тут ангелы украшены нимбами.
В XII веке в мозаике капеллы Дворца Норманнов в Палермо изменяется немногое. И тут центральный ангел выделен:
у него одежда с красной каймой, в руках красный посох, над головой красный нимб (у крайних ангелов - синие нимбы).
Латинская надпись гласит: "Авраам видит троих и единому поклоняется". Бунге переводит: "И одному
из них поклоняется", но латинский оригинал многозначен: "Et unum adoravit".
В XIII веке на мозаике венецианского собора св. Марка опять выделен один ангел: у него в руках свиток - у крайних
посохи, его рука сложена в благословении, руки крайних - открытые ладони. Все три ангела - с крыльями.
На Востоке около 1000 года появляется новый вариант "Гостеприимства Авраамова": стол становится круглым,
и средний ангел становится крупнее, его одежда темнее, только он держит свиток, только у него кресчатый нимб.
Позднее над центральным ангелом появляется надпись "Иисус Христос". Такое изображение бытовало и на
Руси - на воротах церквей в Суздале (1230 г.), Новгороде (1336), Твери. На складных панагиях XIV-XV веков над
центральным ангелом всегда буквы "IC XC". В 1378 году на фреске в Преображенском соборе в Новгороде
Феофан Грек наделяет центрального ангела могучими крыльями, которые охватывают двух его спутников. И вновь у
этого ангела в руке свиток (но и посох).
Иногда всех троих ангелов помечали инициалами Христа и кресчатыми нимбами, всем троим вручали свитки. Появляется
третий вариант изображения - на нём левый ангел благословляет стол, правый протягивает руку к хлебу. Таков тип
иконы, написанной для Троицкого собора Сергиева монастыря, видимо, в 1411 году. Центральный ангел смотрит на
левого.
Уже Ориген полагал, что Авраам поклонился Христу, назвав "Господом" одного из ангелов. В VI веке
Роман Сладкопевец прямо называется одного из троих посетителей Авраама "Богом во образе человеческом"
(то есть, Христом). Сходство трех ангелов, остроумно предполагает Бунге, могло восприниматься как испытание:
сможешь из троих узнать Одного? Авраам не узнал Христа, подчеркивал Сладкопевец, а христиане - знают. Впрочем,
Златоуст подчеркивал, что Авраам упал на колени лишь перед одним ангелом и лишь к одному обратился как к Господу
- может быть, потому что тот имел "особенно царственный вид".
Богословы IV века видели в трех ангелах символ Троицы - "троих видел, единому поклонялся". Впрочем,
не исчезала и концепция предыдущего века - что из трёх ангелов лишь один был Бог. Порфирий Газский считал, этому
"иудействующие учат".
Чем более возвеличивалось Божество, тем менее оставалось людям. Первоначальный смысл рассказа прост: у Авраама
родится наследник. Правда, рождение Исаака делается прологом к рассказу о попытке принести Исаака в жертву (прообраз
жертвы Христовой). Но проходит тысячелетие, и Авраам с Саррой попросту исчезают - речь идёт уже не об их наследнике,
а о принесении в жертву Христа.
"Ксенофилия" Авраама была ап. Павлом сделана примером для христиан: "Страннолюбия не забывайте,
ибо через него некоторые, не зная, оказали гостеприимство Ангелам" (Евр. 13, 2). Однако, в России "Ксенофилия"
превратилась в символ противоположного - ксенофобии, страха странного и странников, желания обезопасить себя
через порабощение и уничтожение. Много размышляли о том, какая из фигур ангелов какую ипостась Троицы обозначает,
но вовсе не пытались увидеть лик Христов в бомже, в чеченце, в еврее.
 Роберт Ленц пишет
иконы с 1980 года, живет, если я правильно понял, в Альбукерке (Мексика), автор (совместно с Эдвиной Гейтли
из Чикаго) книги "Маргинальный Христос" - "Christ in the Margins" (Orbis Books). Судя по
его иконам, речь идёт о том, что Христос голодных и заключенных - это Христос отверженных, "маргиналов".
Он "левак" (сторонник теологии освобождения, опять же - если я правильно понял, вообще связной биографической
информации я не нашел). Но будучи последовательным идолоборцем, замечу, что почитание иконы оправдано только,
если мы не агрессивно относимся к почитанию икон другими. Если кто-то решил сделать икону Ленина или Ганди -
очень приятно, это напоминает мне о том, что икона не есть особый стиль, что святость не в минеральных красках
и не в обратной перспективе, а в Духе Божием и только в нём. А то делаем из иконы эдакое золотое руно, потом
это золотое руно напяливает на себя очередной волчушка и... А икона Ганди - это голубь в овечьей шкуре, тоже
не вполне гармонично, но зато безобидно.
 Икона
солдата-десантника с автоматом протестов не вызывала... Что на иконе может быть
оружие - привыкли с византийских времён. Вон, в чекистской церкви иконы адмиралов,
полководцев... Я же не утверждаю, что Ганди - христианин, я утверждаю - что он
ближе ко Христу, чем какой-нибудь адмирал Ушаков, во всяком случае, если судить
по словам и делам. Ганди не ханжил, не обрядоверствовал, не убивал, не завоевывал...
Постник был великий... То рассуждаем о спасении всех, то Гитлера готовы пропустить
в рай, а то даже Ганди оказывается нехорош... Или мы согласны на Ганди в раю,
но не на его икону? Пусть он в раю невидимо для нас? Но ведь икона всего лишь
символ того, что человек в раю. Нет, воля Ваша, а самое тяжелое - обращать ко
Христу христиан.
*
Легко ощутить Христа в другом человеке. Нетрудно, подобно Тургеневу, ощутить присутствие Христа у себя за спиной. А вот что действительно трудно: глядя на икону Христа и видя рядом с этой иконой человека. Сильная сторона иконы: она помогает обратиться ко Христу, слабая её сторона: она мешает обратиться к человеку. Человек же не мешает обратиться к Богу, хотя, возможно, и не помогает.
*
К празднику торжества Православия избран в качестве евангельского чтения рассказ о Нафанаиле, который видел нечто наедине - и вдруг обнаружил, что то же самое видел Иисус - назвал Иисуса Богом и получил обещание - причём не себе, а всем - видеть лестницу на небо.
Что бы ни видел Нафанаил, он сомневался. Не потому, что смутно видел, напротив: чем ярче мистический опыт, тем больше сомнений. Слишком хорошо человек знает свою безграничную способность к самообману. Слишком хорошо человек помнит детство, когда Бог был кем-то вроде плюшевого мишки или невидимого друга, несуществующего старшего брата (существующие абсолютно не годятся), которому можно всё поведать, который всё понимают и утешает.
Иисус побеждает сомнения, подтверждая: нам не показалось. Высшее не есть лишь проекция низшего. Проекции низшего совпадают - подсознание, подвалы души одни у всех, и там одна дурно пахнущая вода. Не это видел Нафанаил под смоковницей. Не это видят молящиеся перед иконами в иконах. Видят нечто другое, что потому и вызывает сомнения, что оно - иное, неожиданное, не стыкующиеся не только с нашим опытом, но с нашим понятийным аппаратом, не поддающееся осмыслению.
Иисус отвечает на радостный порыв Нафанаила, обещая нечто - не лично Нафанаилу, а "вам", всем, кто в Него поверит, всем, кто вглядывается в невидимое. Иконы называют окном на небо - окном для людей. Но и для Бога есть окно, окно на землю, в души людей - и души верующих такие окно. Неверие гонит Бога в дверь скепсиса и цинизма, Бог возвращается через окно веры, и возвращается не к одному, а ко всем.
"Торжество Православия" есть торжество Бога, победа Бога. Православные ещё мало поняли, какую победу они одержали, да и вообще люди пока путают победу с уничтожением врага. Торжество иконопочитателей не было уничтожением - напротив, оно было защитой творчества. Если оно и было победой, то не над иконоборцами, которые были безусловно правы, а над теми, из-за кого поднялись иконоборцы на иконоборьбу - с ханжами и суеверами, которые сделали из икон идолов. Уничтожать их не надо, а исцелить - необходимо.
Древние пророки обличали идолов: во время воскресения Бог скажет тем, кто изготавливает идолов: "Пусть творения рук ваших пойдут". Тем, кто делает идолов из образов Христа, Бог такого не скажет, ведь изображённые на иконах живы и двигаются. Он попросит самих почитателей икон пройтись. Туда-сюда. Несколько шагов. Тут и обнаружится, что идолопоклонник ходить не умеет. Он умеет стоять, повелевать, возмущаться, злиться, но ходить разучился. Ведь ходить свойственно тому, кто свободен, кто использует свободу, чтобы достигнуть другого, преодолеть расстояние между собой и другим. Идолопоклонник даже не подозревает о существовании такого расстояния.
Не обязательно творить идолов, чтобы оказаться идолом, бездвижно возвышающимся над другими людьми в своей гордыне. Все мы немного идолы. Все должны и победить идольское в себе - не уничтожая себя, а освобождая.
*
Восьмой Вселенский собор (первый из вселенских соборов, не признаваемый современными православными) в 870 году провозгласил: «Кто не почитает изображения Христа Спасителя, тот не увидит образа Его, когда Он придёт во Славе Отца». Если это буквально понимать, то это – весьма наивная вера в то, что икона есть нечто вроде фотокарточки. Сличайте! Однако, кажется, что и собор понимал условность иконы. Мысль эта оправдана постольку, поскольку в центре её не икона, а почитание – способность преодолевать конформизм, буквализм, способность к трансцендированию. Как ни странно, иногда «выше» означает не расставание с земным, а встречу с земным – так, трансцендентна всякая любовь.
*
Слабые места символизма
Среди аргументов иконопоклонников (которых следует отличать от поклоняющихся Богу на всяком месте, в том числе, перед иконами) есть и такой: лаконизм иконописи есть фильтр, помогающий видеть суть мира. На иконе Рождества вместо стада овец - две овечки, зато ум "сосредотачивается". "Троица" Рублёва "иконнее", "выразительнее" её барочных переделок, где и стол завален посудой, и пейзаж почти реалистический.
Такое утверждение подразумевает очень странную невысказанную аксиому: творение мешает человеку видеть Творца. Человек слишком слаб, чтобы увидеть смысл в множественном, ему нужно единичное. Нашего внимания не хватает на сотню овец, самое большее - на двух-трёх.
Очень аутичная аксиома. Так и до чёрного квадрата опуститься можно. Хотя чёрный квадрат как раз изобилен - в отличие от чёрной точки.
Символы нужны, но не потому, что внимательность человеческая слабенькая. Человеку "и целого мира мало". В сравнении с тем, что мы видим воочию, самая перегруженная деталями картина - всего лишь плакат. Человеку не хватает не внимания, а желания быть внимательным. Сердце может вместить всё и попросит добавки. Не надо его специально недокармливать.
Это не означает, что нужно заменить иконопись живописью. На самом деле, никакой качественной разницы между иконой и картиной нет, да и количественная разница меньше, чем между любым произведением искусства и реальностью. Иконопись, живопись, фотография, - просто языки. Мир, который этот языки описывают, один, людей, с которым на этих языках можно говорить, много. Когда каким языком пользоваться - о, это не так сложно на практике, как кажется в теории. Если, конечно, человек по какой-то причине вдруг не озлобился на окружающих до такой степени, что перестаёт слушать их и начинает приказывать им, каким языком когда пользоваться. Язык есть продукт взаимного притяжения сторон.
* * *
Если вдуматься - то есть, прежде всего, отстраниться от привычного - то самая странная икона это икона, изображающая голову Иоанна Предтечи на блюде.
(Правда, есть её комический вариант на иконе, где ученики хоронят тело Предтечи на фоне женщины, которая накрывает блюдо с головой колпаком точь в точь, как в дорогих ресторанах накрывают перед подачей особо изысканные яства; сам не едал, в кино видал).
Вот как смысл такой иконы объяснить буддисту? Смысл-то иконы ведь в смысле молитвы перед иконой, и чему молимся?
В том-то и дело, что перед такой иконой возможна только молитва, "буддистски" парадоксальная, молитва не просто без слов, но даже и без "молитвенного усилия", безмолитвенная молитва. Может быть, легче это понять от противоположного, а противоположным (с точки зрения сюжета) является изображение горгоны Медузы. Самое знаменитое, конечно, Караваджо. Развевающиеся змеи очень схожи с косматостью Предтечи. Только глаза выпучены, а у Иоанна - закрыты. Причём, глаза выпучены именно у мёртвой головы.
Глаза убитой Горгоны выпучены, но бессильны умертвить. Открытые глаза у трупа обычного человека страшны по противоположной причине: они бессильны оживить, возобновить общение.
Глаза Иоанна Предтечи закрыты иначе. Общего с Горгоной одно: оба - убиты. Оба убиты, но жертвой можно назвать лишь того, кто убит неправедно. Хотя возможна ли праведность убивающая? Если убит самый гнусный преступник, то он - жертва, приносимая то ли мстительности, то ли жажде безопасности, то ли справедливости, в общем - чему угодно, но не Творцу, не Богу.
Закрытые глаза Иоанна Предтечи - это взгляд. Взгляд внутрь, взгляд на Бога. Икона всегда, помимо прочего, являет идеал, к которому нужно стремиться, нужно подражать. Невозможно подражать Горгоне - то есть, пучить-то глаза мы все горазды, но толку? Окаменевают не окружающие от этого пучения, а мы сами.
Взгляд Иоанна Предтечи более живой с закрытыми глазами, чем когда глаза были открыты. Не видно более Ирода с Иродиадою, не видно никаких земных безобразий. Не видно и Храма, не видно подвигов набожности, не видно толпы пришедших на Иордан, даже Иисуса не видно. Вечность - видна.
Икона - как монета, положенная на глаза. И ко всему "религиозному" это тоже относится. Это груз, который должен облегчить подъём. Перефразируя Гоголя, "тому нечего Христа искать, у кого Христос за плечами". Сидя у Христа за пазушкой, Христа не увидать.
Один подмосковный священник перед массовыми крестинами детей всегда тщательно рассматривал нательные крестики, принесённые родителями, приговаривая: "А у этого лапки по-католическому... А эти нормально...". Не то главная беда, когда неверующий не видит в иконе - икону, что человек, принципиально отвергающий материальную, видимую часть веры, телесную часть ("религию") невольно превращается в кафкианского таракана, замкнутого в хитиновой оболочке слепоты. Да и не все неверующие или полуверующие таковы. Тогда главная беда, когда веру тратится на превращение Бога в таракана, и духовное зрение - на разглядывание "лапок" Спасителя Иисуса Христа. Как ступни на распятии сложены, да точно ли у Спаса Ярое Око очи ярые. Глазки да лапки, глазки да лапки, - как говорила другая героиня того же Гоголя и заканчивала: "И всё глазки и лапки, глазки и лапки, глазки и лапки… при свечах такое волшебство!"
При свечах волшебство, а всё-таки не в свечах Бог, Христос не волшебник, магизм - не единобожие. "Кто погубит свою жизнь, спасёт её". Тот живёт вечной жизнью, кто закрыл глаза, как закрыл Предтеча, и не видит того, что мы считаем страшно важным, зато видит то, что важно на самом деле. Поэтому и не спотыкается, и не толкает никого, и даже палачу не чинит препятствий, а чинит сердце.
*
Богословие иконы Оскара Уайльда
«Портрет Дориана Грэя» Оскара Уайльда – лучший трактат по богословию иконы. Трактат «от противного». Портрет Дориана Грэя есть икона Дориана Грэя. Такую икону создаёт в человеке эгоизм. Все опасности, все страхи, сама смерть вытесняются в незримую далёкую точку и держатся как можно дальше, пока владелец этой анти-иконы широко топчет окружающих. Подлинная икона не есть «лучшее в человеке», вынесенное вперёд для воодушевления. Подлинная икона черпает вообще не из человека, а из Бога. Дочери мифической Данаи были обречены вечно наливать воду в бездонный сосуд, верующий же из бездонного сосуда воду черпает. Дна не видно, но поблёскивает зеркало воды и, сколько ни черпай, не опускается, не мелеет.
|
